Еще одна точка зрения на процессы западного глобализма, антиглобализма, а также на концепцию американского профессора С. Хантигтона «столкновения цивилизаций».

Бархатные мифы политики

До 11 сентября 2001 года события, являющиеся нам на поверхности сравнительно беспокойного океана политической жизни, указывали на то, что единственным процессом, формирующим 21 век, будет набирающий обороты (особенно после развала СССР) глобализм и сумбурно, но ярко пытающийся протестовать против него антиглобализм.

После трагедии 11 сентября стало ясно, что у прогнозистов и метеорологов был испорчен сейсмограф. Они долго колдовали над самим вулканом в Афганистане и Пакистане, затем играли в кошки-мышки  с С. Хусейном,  позорно проспали весьма опасные подземные толчки в Чечне, не почувствовали опасности исламского синдрома на Балканах, и катастрофа застигла всех врасплох.

Справедливости ради надо напомнить, что в начале девяностых годов профессор Гарвардского университета и директор Института стратегических исследований им. Дж. Олина при этом университете  Сэмюэль Хантингтон предупреждал о надвигающейся опасности. Он выдвинул концепцию «столкновения цивилизаций» (см. журнал «Полис», 1994г., NN 2-3), по которой модель мира в 21 веке будет  нерадостной.

«Я полагаю, что в нарождающемся мире основным источником конфликтов будет уже не идеология и не экономика. Важнейшие границы, разделяющие человечество, и преобладающие источники конфликтов будут определяться культурой. Нация-государство останется главным действующим лицом в международных делах, но наиболее значимые конфликты глобальной политики будут разворачиваться между нациями и группами, принадлежащими к разным цивилизациям. Столкновение цивилизаций станет доминирующим фактором мировой политики. Линии разлома цивилизации  --  это и есть линии будущих фронтов».

Анализируя концепцию Хантингтона, следует принимать во внимание несомненную политическую зоркость автора в обнаружении тенденций различных цивилизаций к столкновению, как проявление одного из важнейших аспектов процесса становления нового миропорядка после окончания холодной войны.

Таким образом, в 21 веке мир может оказаться в процессе противостояния глобализма западной цивилизации  и усиливающегося, за счет враждебности стран третьего мира, антиглобализма, особенно  --  если  западные антиглобалисты сумеют договориться  и скоординироваться с последними и между собою, что весьма вероятно, если судить по некоторым косвенным признакам, сопровождавшим, в частности, трагедию 11 сентября в Нью-Йорке.

Идею глобального развития мира на современном этапе развития человечества выдвинул Запад, но идея эта не нова. Она стара, как  (цивилизованный) мир. Наш великий В. Соловьев, с его колоссальной интуицией, дал несравнимый анализ, краткий обзор и обоснование неизбежности существования этой идеи в нашем грешном мире. Но, рассматривая взгляд философа на эту проблему, следует помнить о том, что он дал именно только обоснование неотвратимости существования идеи глобализма, и, поскольку был ограничен преданностью своей идее  (всехристианского экуменизма как двигателя человечества к самосовершенствованию и совершенствованию всех форм жизни на земле, в том числе социальных и политических), не рассматривал вопрос о мировом единстве с той точки зрения, что стремление к глобализации всегда было биполярным, и всегда чьему-то стремлению к единому господству над миром (например, Рима) противостояло оппозиционное, не менее мощное стремление к тому же господству (Сасанидский Иран, затем Парфия), а в моменты объединительных процессов в христианской Европе  возникали, как зеркальное отражение, такие же процессы в исламском мире.  В. Соловьев был уверен в  прогрессировании  христианского гуманизма в планетарном масштабе, считая это необходимым условием для приближения Царства Божия. Именно поэтому он  не предвидел, что процесс объединения мира не может стать, как он надеялся  --  естественным движением освобождающихся от греховных предрассудков всех народов, культивирующих только вечные и гуманные ценности. Он не мог предвидеть раскола  христианского  мира и возникновения двух различных мировоззренческих и политических систем внутри самого христианского мира,  каждая из которых будет претендовать на главенство в процессе объединения всех народов в единую социальную и политическую систему, кроме того, что останется враждебная исламская составляющая, также претендующая на глобальное владычество. Но нехристианский мир тоже не един, он не только исламский.

Таким образом, существуют: западный глобализм; западный же антиглобализм, в сущности  --  глобализм навыворот,  нечто вроде интернационализма; а также радикальные течения ислама, возможно, формирующие панисламизм, и иногда прослеживаемое  движение идей к пантюркизму.  Если постараться, то можно насчитать еще парочку-другую  «глобализмов».

Тот факт, что развалился СССР и  провалилась  его движущая глобальная идея  о победе «мировой революции»  и построения рая трудящихся во всем мире, ни о чем никому не говорит. На  пороге уже новый вариант того же самого. Человечество упрямо и не хочет учитывать чужой печальный опыт. И человек упрям, навязчивая идея  преследует его на протяжении всего исторического бытия. Но не было еще такого, чтобы никто не противостоял глобалистам. Никогда не случалось так, чтобы мир был однополюсным.

Однополюсный мир рухнет в одночасье, не выдержит перекоса. Необходим противовес. Кто же им будет? Революционное правительство западных антиглобалистов? Исламский мир или Китай, а, может быть, они объединятся «против» Запада и оформят, как называет это Хантингтон, «конфуцианско-исламский блок»? Для этого необходимо, кроме прочих, одно, но важное условие, а именно: наличие идеи  --   позитивной и способной объединить многие или большинство  стран третьего мира.

Объединение для восстания «против», а не «за» также должно иметь в массовом подсознании позитив, который по обыкновению является, вроде бы и положительным, вроде бы  и психологически комфортным, но мифом.  Миф (синоним: иллюзия) необходим для разрушения, но абсолютно не способен  к творчеству и созиданию. При любой попытке совместиться с созидательным началом он рассыпается. Всякое восстание «против» порядка вещей есть миф (см. апостола Павла). Он (миф)   только усугубляет и обнажает, с каждым разом все ярче и сильнее, жестокость и несовершенство природы человеческой дерзости и всего того, что он сотворил за обозримую свою историю. Не человек сотворил этот мир, и не ему менять  существующий в нем порядок вещей. Даже если человек не верит в существование некоей высшей разумной силы или Бога, сотворившего все, что есть на земле и над нею, на земле и под нею и все, что есть в водах морей и океанов, рек, озер и болот, если человек убежден в каком-то случайном  и механико-химическом возникновении жизни, все равно  --  не он создал этот случай, не по его воле возникла жизнь, не его волей  и изменен будет порядок вещей. В этом смысле однажды уже высказался Вольтер, говоря, что если бы бога и не существовало, его  необходимо было придумать. Порядок вещей в мире не подвластен  ни воли глобалистов, ни  --  антиглобалистов. Но человек упрям и потому каждый раз дерзает. И каждый раз становится хуже... А жаль...  лучше бы не гнал волну...

Но даже если и возникнет таковая идея для третьего мира, позитивная и объединяющая, ее направленность «против» помешает ей выполнить функцию естественногопротивовеса в структуре мира. Таким естественным противовесом для Древнего Рима  являлась та же Парфия, которая была скорее равным конкурентом за сферы влияния, но никак не смертельным антагонистом Рима. Таким противовесом-конкурентом для Америки был Советский Союз позднего, брежневского, периода, который отказался от смертельно-антагонистической установки «даешь мировую революцию»  и  в силу  экономической и идеологической слабости должен был вступить на цивилизованный конкурентный путь мирного сосуществования, который и проиграл в силу той же слабости.  Таким образом, идея «против» для противостояния меняющимся на глазах США, будет базой не для естественного возникновения равного конкурента, а для идейного обоснования смертельного антагонизма одних глобалистов против других  (анти)глобалистов же. И те, и другие строят свои схемы только в глобальном, планетарном масштабе. И тем, и другим нужен весь земной окоем, все человечество. Так что в случае победы любого из этих блоков мир обречен остаться однополюсным. И будет уже неактуально, присутствует ли в наименовании победителей или проигравших приставочка «анти», или отсутствует. Ну как тут не вспомнить апокрифические легенды о конце света...

Кто же породит глобальную идею, способную противостоять идее глобализма?

Судя по некоторым положениям концепции С. Хантингтона, а также по настроению представителей «школы» З. Бжезинского, на Западе побаиваются, что Россия может сыграть не последнюю роль в этом процессе. И мы, действительно, и дали, и продолжаем давать слишком много поводов, чтобы нас в этом подозревали.

Повод первый--  опыт прошлого, опыт страшной революции, ставшей влиятельнейшим фактором мировой истории: обрушившей почти все оставшиеся к ХХ веку  монархии, расшатавшей все колониальные скрепы третьего мира, именно после нашей пропаганды о необходимости власти народа и трудящихся, двинулись к самоосознанию инертно проспавшие всю историю Азия и Африка. Вероятно, Хантингтон  хранит в подсознании  эту нашу роль, когда пишет:

Конфликты между правителями, нациями-государствами и идеологиями были главным образом конфликтами западной цивилизации. У. Линд назвал их «гражданскими войнами Запада». Это столь же справедливо в отношении холодной войны, как и в отношении мировых войн, а также войн ХУ11, ХУ111, Х1Х столетий. С окончанием холодной войны подходит к концу и западная фаза развития международной политики. В центр  выдвигается взаимодействие между Западом и незападными цивилизациями. На этом новом этапе народы и правительства незападных цивилизаций уже не выступают как объекты истории  --  мишень западной колониальной политики, а наряду с Западом начинают сами двигать и творить историю.(Выделено мной, --  Н. Ч.)

Повод второй --  народ не осознал  опыт своей жизни советского периода как негативный и не раскаялся в нем. Совсем наоборот, мы упорствуем в грехе гордыни,  и свидетельство этому не только стойкие националистические, а по сути -- ностальгические по империи настроения, но и явное выражение их в ползучем завоевывании позиций в официальной политике как самой идеи евразийства, так и проповедников этой концепции, именно идеологически пытающихся совместить, казалось бы, несовместимое, использующих весь идеологический багаж Советского периода с целью  связать воедино менталитеты разных цивилизаций.

Повод третий, а по сути --  вывод из второго. Не осознав всего, что мы сотворили во время революции и после нее, мы не осознаем и ужаса того, что мы, вырезав интеллигенцию (я не имею в виду только интеллигенцию народнического толка, но я имею в виду  только «просто интеллигенцию» --  старорежимных  «спецов», как говорили в 20—30-е годы, то есть юристов, экономистов, инженеров, артистов, учителей, врачей), вырезали тот тонкий, но жизненно необходимый слой русского организма, который есть культура. Так уж сложилось, что культура в России заменяла все  --  и общественную жизнь, и гражданскую, и само государственное построение, т.к. со времени петровских реформ Государство насаждало культуру в русском царстве. Культура держала на своих хрупких и плечах и Государственные основы России, и оппозицию Государству. Одним словом, культура была «нашим все», культура была и основой того, что является цивилизацией. Вырезав свою культуру, мы стали государством-призраком, неким Летучим Голландцем, страшным непредсказуемым фантомом, мы перестали быть цивилизованными, следовательно, перестали самостоятельно ориентироваться в этом мире, в котором и по мнению В. Соловьева, и по мнению С. Хантингтона  все будет  решать культура.

Действительный же прогресс объединения совершается пока  не в политическом, а в чисто-культурном направлении... (В. Соловьев)

Я полагаю, что в нарождающемся мире основным источником конфликтов будет уже не идеология и не экономика. Важнейшие границы, разделяющие человечество, и преобладающие источники конфликтов будут определяться культурой. (С. Хантингтон)

А мы, кто мы по культуре, с кем мы будем объединяться, а с кем разделяться? Единодушия в этом вопросе нет ни среди огромных масс населения, ни среди элиты, которая все время ищет какой-то мифический (иллюзорный) «третий путь». Следовательно, мы не являемся сами для себя однозначно  страной «западной» цивилизации. Поэтому неудивительно, что иностранный профессор С. Хантингтон с легкостью отправляет нас по своей классификации в разряд  «расколотых» стран наподобие Турции.  И ждать, пока мы самоопределимся, никто не собирается --  с Западом мы, или с Востоком, или восседаем между этими стульями  на своем евразийском табурете под двуглавым орлом. И вот тут встает вопрос, кто нас загнал на этот незападный табурет? И еще один вопрос: что это такое «незападные цивилизации», и кто к ним причисляется в концепции «столкновения цивилизаций»?

Прорисовывая линию межцивилизационного разлома, С. Хантингтон проводит ее по местам «железного занавеса» холодной войны, считая что «железный занавес», обозначающий границы идеологического противостояния двух систем, возродился «бархатным занавесом» культурных  и религиозных традиций, так как эти традиции --  многовековые и  сформировались намного раньше возникновения «железного занавеса». В рамках именно этой традиции, которую противостояние холодной войны только сконцентрировало и усугубило, России отводится место  в «незападных» цивилизациях:

«Как только был ликвидирован идеологический раздел Европы, вновь возродился ее культурный раздел на западное христианство, с одной стороны, и православие и ислам  --  с другой». (Выделено мной,  --  Н. Ч.)

Эта позиция, выталкивающая одно из самых значимых восточно-европейских государств из Европы в мир ислама и прочих «незападных цивилизаций», может быть, и была бы объяснима эгоистическими экономическими  мотивами, нежеланием иметь лишних конкурентов, желанием пользоваться удобными сырьевыми  источниками, выгодными рынками сбыта и т.д. Это все было бы объяснимо и понятно, если бы  не было слишком примитивно и поверхностно, слишком эгоистично, следовательно, близоруко, когда Европа, как эгоистический субъект истории, действует себе же в минус. Или, может быть, не Европа нас выталкивает, а только Америка?

Но если предположить, что  Европа в данный момент истории терпима к нам, то Америка в любом случае пользуется давним и ложным мифом Европы о том, что Россия есть страна "незападная". Миф этот очень давний и начал складываться давно,  лишь только несколько ослабев в период с петровских реформ и до Октябрьской революции 1917 года.

С. Хантингтон ссылается на мнение У. Уоллиса о том, что граница западного христианского мира сложилась к 1500 году.

Жак  Ле Гофф считает, что «схизма 1054 г. отделила восточную Европу и Балканы от римского христианского мира» (Ж. Ле Гофф Цивилизация средневекового Запада, М., 1992, с. 63):

«С 1054 г. византиец считался еретиком... Этот антагонизм был результатом отдаления, которое с 4 в. превратилось в пропасть. Те и другие не понимали больше друг друга, особенно западные люди, из которых даже самые ученые не знали греческого языка.» (Там же, с.132-133)

В те стародавние времена, когда складывался миф о том, что истинная вера только католическая, на Западе не существовало никаких развитых демократических политических институтов и систем, в слабости которых нас сейчас обвиняют и пользуются этим как поводом, чтобы снова выкинуть нас туда, куда некоторые из нас и сами рвутся, в какую-то мифическую Евразию.  В Средневековой Европе, как и повсюду в мире, владычествовали самодержавные владыки и их мелкие вассалы. У  некоторых из них только-только начинали прорастать ростки сословного самосознания. Ни о каких «правах человека» речи нигде в мире идти не могло. Любой человек, даже и не простолюдин, при определенных обстоятельствах не имел никаких прав, кроме права силы, без  которого он был хуже собаки. Тем не менее, все княжества восточнее Польши считались вне рамок христианского мира, считались в лучшем случае союзническими (Новгород, входящий в Ганзейский союз), в худшем случае объектом экспансии. Но разумеется, что в те стародавние времена тезис об истинности конфессии  --  католической или православной  --  и с той, и с другой стороны был тезисом чисто политическим, как и само разделение Церкви на западную и восточную было результатом политики и соперничества между западным и восточным Римом. Так и в современном мире причисление к сорту цивилизации проходит под маской  нехристианского = недемократического = «незападного» общества. Такова сила политической западной традиции.

Такой непредвзятый и объективный историк, каким является Жак Ле Гофф, все же сожалеет о сложившейся традиции:

«... если обвинение в расколе, отступничестве и было важнейшим, западные люди не доходили до того, чтобы его определить  --  во всяком случае, назвать. Ведь вопреки теологическим распрям, в частности спору о «филиокве» (ибо византийцы отвергали двоякое исхождение Святого духа, который, по их мнению, исходил только от Бога-отца), и особенно вопреки институционному конфликту (ибо константинопольский патриарх отказывался признавать верховенство папы) они тоже были христианами..» (Там же, с.132).

Он сожалеет, но все же он следует традиции западной исторической школы. И, следуя этой традиции, даже Ле Гофф выводит православие и, следовательно, восточных православных христиан, в сферу нехристианских  --  исламской и буддийской цивилизаций:

«Путеводной нитью средневековой философии истории была основанная на орозианской интерпретации  («сна») Даниила идея преемственности империй, передачи власти от вавилонян к мидянам и персам, затем к македонянам, а от них к грекам и римлянам. Преемственность эта осуществляется на двойном уровне: власти и цивилизации. Передача власти (translatio imperii) означает прежде всего передачу знания и культуры (translatio studii). Разумеется, этот упрощенный тезис не только искажал историю. Он подчеркивал изоляцию западной христианской цивилизации, отбрасывая современные ей византийскую, мусульманскую и азиатские цивилизации (выделено мной,  --   Н. Ч.). Он был тесно связан с политическими страстями и пропагандой.» (Там же, с.161-162).

После татаро-монгольского нашествия миф о России стал уже и не мифом, а чем-то само собой разумеющимся,  «общим местом», аксиомой, не требующей доказательств. С тех пор наше место на картах мира обозначалось не только как «Московия», но и как «Великая Татария», и до сих пор в современной Европе можно наткнуться на подобные карты, пахнущие свежей типографской краской.

Похоже, выражение «политика  --   есть искусство возможного»  не отражает суть политики, но обозначает лишь необходимый для успеха, действенный, но всего лишь инструмент. Сама же политика  --  это приоритеты интересов. А сейчас эти «интересы» всегда имеют глобальный размах.

Наши интересы никто, кроме нас самих, учитывать не будет, и это понятно. Поэтому, чтобы правильно ориентироваться в давнем споре, в котором уже и смысл утерян, но ожесточение все еще царит, мы должны вспомнить, что в ответ на миф о неевропейской России мы отвечали не менее политизированным мифом о латинской ереси. И  миф этот раздувается как  нашими политиками, так  и РПЦ, даже и на самом высоком уровне, а это лишь на руку западным политологам, так как формально-логически из мифа о латинской ереси можно раздуть грандиозную софистику, доказывающую тягу России к самоизоляции.

Но сами западные историки считают, в частности только что выше процитированный Ле Гофф,  что у Запада была явно выраженная тенденция к самоизоляции. И похоже, что так и было. Запад отгородился от кипящего мира  нашим славянским щитом, и предоставил нам возможность защищать формирующиеся в ту пору его т.н. западные ценности и строящиеся его государственные и общественные основы: вся экспансия Запада была расширением его самоизолированного от мира порядка изнутри. Расширять его пытались всегда и за любой счет, в том числе, и за наш счет  --  под сурдинку татарщины. И не только прямолинейными нападениями немецких рыцарей, но и политическим шантажом Даниила Галичского, к примеру, когда одной  рукой папа своих легатов на переговоры подсылал  --  де, примите католичество, поможем и войсками, и деньгами против поганых нехристей, а другой рукой не только благословлял походы рыцарей на Новгородские земли, но и тому же князю Галичскому ни оружием, ни деньгами не помог, несмотря на согласие его перейти в католичество (в отличие от Александра Невского). На этом несовпадении благих намерений Запада и банальных  политических делишек надстраивает очень скользкие теории Л. Гумилев. Так что, кто кому помогает неизвестно:  либо Запад подлым к нам отношением евразийцам пищу для ума подсунул, либо евразийцы ловко западные неразберихи к рукам прибрали.

Здесь, среди застарелого клубка обид и недоверий, кто-то первым должен проявить добрую волю и сделать первый шаг к выходу за пределы закостеневших мифов. Боюсь, что этим первым будет не Запад, ибо мы слабы, к тому же  нам самим крайне выгодно и необходимо избавиться от любых мифов ради духовного выздоровления. Но мы обиделись, и, насыщаясь мифами-наркотиками, забились в свой медвежий восточноевропейский угол. Вот на нас и смотрят,  как на обиженных, уже и цистерны готовят, чтобы воду на нас возить.

Вместе с тем, если мы сами, да и Запад с нами, окинем взглядом узловые точки как нашей истории, так и западной, то мы увидим, что они совпадают. «Единый темп и особый ритм определяют, по крайней мере, в течение последнего тысячелетия, развитие и место России в мире. Важнейшие рубежи мировой цивилизации X-XX вв. страна миновала, более или менее синхронно с ведущими странами Европы и мира" [См. также]. Мы прошли один и тот же путь.  Да, методы у нас были иные, прямо скажем  --  не парламентские, и ритм нашей истории, по выражению Г. С. Лебедева «особый», но сама история у нас  с Европой общая, «одна на всех».

Один из наших общих главнейших мировых итогов  --  демократизация жизни огромных слоев народных масс. Говоря о демократизации применительно к русским условиям, я имею ввиду не ту демократизацию, о которой начали говорить при Хрущеве и продолжили при Горбачеве. Я имею в виду ту демократизацию, когда революцией были сняты все замки и препоны, и огромные массы обиженных и обездоленных, обозленных и неподготовленных нигилистов хлынули «творить историю» и в Европе, и у нас. Последствием демократизации стало, кроме  многих положительных моментов, и печальное явление, называемое растеканием культуры вширь. Культура  --  это не игрушка, и суть ее  --  это суть сложнейшего явления, которое может отомстить, если с ним неправильно обращаться.

Когда суть какого-либо явления утаивают от масс, и  суть становится уделом избранных и посвященных, то некоторое время она (суть) будет существовать как феномен, как вещь в себе, великолепная, но обреченная. Процесс высыхания ее в собственной блестящей оболочке , процесс вырождения и смерти неизбежен. Поэтому аристократизм, при всем его великолепии, ущербен  своей обреченностью. Он обречен на декаданс и разложение.

С другой стороны, если суть какого-либо явления, той же культуры, не утаивают от масс в среде избранных жрецов, но демократически выставляют на обозрение и для исследования всем желающим, моментально вступает в действие процесс девальвации ценностей. Одновременно наступает, как следствие, страшное время, осененное небом смерти и насилия («небо крупных оптовых смертей» -- О. Мандельштам), и девальвация культурных ценностей, на которых базировались основы европейской цивилизации («когда мильон меняют по рублю» -- В. Высоцкий). Смысл культуры также испаряется, как и при аристократическом жертвенном хранении ее избранными.

Широкие демократические массы не могут быть хранителями этих трудных для них и скучных ценностей. Они их неизбежно растащат по кусочкам и по углам, растопчут, опошлят и извратят. Широкие демократические массы, однажды напрягшись и выполнив свою миссию, требуют теперь «хлеба и зрелищ», требуют массовой культуры...

Итог истории у нас с Европой и Америкой на сегодняшний день общий. И этот итог не дает прав С. Хантингтону, если смотреть на ситуацию открытыми глазами, манипулировать такими понятиями, как культура и цивилизация. Америка давно уже поддалась искусу массовой культуры, а она одинакова как  для Европы, так и для азиатских просторов, ибо массовая культура --  не культура познания и творчества, а культура именно бездумного физиологического потребления и расслабления, это культура языческая, т. е. культура только безответственного удовольствия.

Лицемерное прикрытие политики вопросами религии, принадлежности к «западной» или «незападной» цивилизации и обладанием или необладанием демократическими ценностями особенно опасна для США. Они испытали всего лишь один удар чужого «незападного»  мира

11 сентября 2001 года, тогда как мы 300 лет были избиваемы до изнеможения национальных сил и волею истории служили щитом западного мира, поэтому и считаем себя не без оснований и европейцами, и христианами. Америка не испытывала никогда  ни одного подобного удара. Более того, Америка не переболела ни одной европейской болезнью. Это вовсе не означает, что американцы какие-то особенные и не способны ничем заболеть. Они долго носили в себе вирусы всех европейских болезней, что наглядно доказала их упорная и светлая борьба с самими собой против расизма. Об этом сказал когда-то Фолкнер, примерно следующее: «каждый американец распят на черном кресте...». И теперь, когда  Америка осталась единственной мощной сверхдержавой, она вдруг увидела, что ей, выигравшей холодную войну, не рукоплещут, а пытаются нанести удар из-за угла.

Не надо эйфории от победы и ожидания рукоплесканий, это опасно, потому что неизвестно, кто выигрывает в истории  больше -- победитель или побежденный. Победа, стоившая таких усилий, может оказаться пирровой, может оказаться началом конца. И неизвестно еще, кто у кого больше позаимствует. Мы у Америки, или Америка у нас основы построения полицейского государства, если ее заклинит на логике: победитель всегда прав и его не судят.

Сейчас, когда понизилась сопротивляемость политического организма, который устал и расслабился, поднимают голову традиционно слабые в этой стране коммунизм и фашизм  на фоне старой европейской болезни -- великодержавности, угрожающей плавно перерасти в элементарный и пошлый имперский шовинизм.

Именно поэтому в Америке самые сильные глобалисты, несущие мессианскую идею спасения демократического человечества (как будто кто-то может спасти кого-то без чьего-то согласия, будь то наркоман или одуревший народ). Именно поэтому самые сильные и мощные американские глобалисты порождают самых фанатичных и идейных американских же антиглобалистов. А эти идейные борцы больны русской старой идеей, как по всему миру наша якобы «незападная» цивилизация привила всей Европе и Америке свои якобы «незападные» правдоискательские вирусы. Все дело в том, что великая христианская цивилизация выдвинула две глобальные социальные идеи   --  идею свободы и идею равенства. Идея свободы развивалась в Западной Европе, идея справедливости  -- в православной Руси. Быть может, мы уже исчерпали нашу дежурную тему, а американцы --  свою? Теперь, быть может, мы поменяемся местами? Победившая нас великая Америка кинется в бой за справедливость, а мы, побежденные, вдруг ощутим неукротимую жажду свободы, а почему и бы нет?  --  все бывает... Но скорей всего, это вздорная мысль... хотя,  забавно было бы очутиться в таком парадоксе истории...

Наталия Черникова