Библиотека

"Правда" и "совесть" -- категории парные и воспринимаются в тесной взаимосвязи друг с другом, особенно у нас, в России. В русском восприятии правдивый человек -- это человек совестливый, лгун -- всегда бессовестен. Но поскольку у каждого -- своя правда, понятия "правда" и "совесть" становятся все более амбивалентными и зыбкими. Общество становится шатким и зыбким, коль скоро оно, живя по понятиям, имеет в своем основании понятия двоящиеся, троящиеся, беспрестанно множащиеся, зыбкие и амбивалентные. Не лучше ли действовать не по понятиям, а по закону, как советует Стерн: "Нет, закон создан богом и разумом, которые вселили в вас совесть, чтобы она выносила решения, -- не так, как азиатский кади, в зависимости от прилива и отлива страстей своих, -- -- а как британский судья в нашей стране свободы и здравомыслия, который не сочиняет новых законов, а лишь честно применяет существующие".

Лоренс Стерн

Проповедь

    На стих из Евангелия
"Ибо мы уверены, что имеем добрую совесть"
(Послание к евреям, XIII, 18)

Проповедь эта была произнесена священником Стерном в Йоркском соборе 27 июля 1750 г. и тогда же издана отдельной брошюрой. Позже она легла в основу ХVII главы II тома его блистательной книги "Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена"

    Уверены! уверены, что имеем добрую совесть!
Разумеется, если в нашей жизни есть что-нибудь, на что мы можем положиться и познания чего способны достигнуть на основе самых бесспорных показаний, так именно то, -- имеем ли мы добрую совесть или нет.

    Если мы вообще мыслим, у нас не может быть никаких сомнений на этот счет; мы не можем не сознавать наших мыслей и наших желаний; -- мы не можем не помнить прошлых наших поступков и не обладать достоверным знанием истинных пружин и мотивов, управлявших обычно нашими поступками.

    В других вещах мы можем быть обмануты ложной видимостью; ибо, как жалуется мудрец, с трудом строим мы правильные предположения о том, что существует на земле, и с усилием находим то, что лежит перед нами. Но здесь ум в себе самом содержит все факты и все данные, могущие служить доказательством; -- сознает ткань, которую он соткал; -- ему известны ее плотность и чистота, а также точная доля участия каждой страсти в вышивании различных узоров, нарисованных перед ним добродетелью или пороком. А так как совесть есть не что иное, как присущее уму знание всего этого в соединении с одобрительным или порицающим суждением, которое он неизбежно выносит обо всех последовательно совершавшихся нами поступках, -- то ясно, скажете вы, из самых наших предпосылок ясно, что всякий раз, когда это внутреннее свидетельство показывает против нас и мы выступаем самообвинителями, -- мы непременно должны быть виноваты. -- И, наоборот, когда показания эти для нас благоприятны и сердце наше не осуждает нас, -- то мы не просто уверены, как утверждает апостол, -- а знаем достоверно, как непререкаемый факт, что совесть у нас добрая и сердце, следовательно, тоже доброе.

    С первого взгляда может показаться, что таково и есть истинное положение дела; и я не сомневаюсь, что познание добра и зла так крепко запечатлено в нашем уме, -- что если бы совести нашей никогда не случалось незаметно грубеть от долгой привычки к греху (как о том свидетельствует Писание) -- и, подобно некоторым нежным частям нашего тела, постепенно утрачивать от крайнего напряжения и постоянной тяжелой работы ту тонкую чувствительность и восприимчивость, которой ее наделили бог и природа; -- если бы этого никогда не случалось; -- или если бы верно было то, что себялюбие никогда не оказывает ни малейшего влияния на наши суждения; -- или что мелкие низменные интересы никогда не всплывают наверх, не сбивают с толку наши высшие способности и не окутывают их туманом и густым мраком; -- -- -- если бы таким чувствам, как благосклонность и расположение, закрыт был доступ в этот священный трибунал; -- если бы остроумие гнушалось там взятками -- или стыдилось выступать защитником непозволительных наслаждений; если бы, наконец, мы были уверены, что во время разбора дела корысть всегда стоит в стороне -- и страсть никогда не садится на судейское кресло и не выносит приговора вместо разума, которому всегда подобает быть руководителем и вершителем дела; -- -- если бы все это было действительно так, как мы должны предположить в своем возражении, -- то религиозные и нравственные качества наши были бы, без сомнения, в точности такими, как мы сами их себе представляем; -- и для оценки виновности или невинности каждого из нас не было бы, в общем, лучшего мерила, нежели степень нашего самоодобрения или самоосуждения.

    Я согласен, что только в одном случае, а именно, когда совесть нас обличает (ибо в этом отношении она заблуждается редко), мы действительно виновны, и, если только тут не замешаны ипохондрия и меланхолия, мы можем с уверенностью сказать, что в таких случаях обвинение всегда достаточно обосновано.

    Но предложение обратное не будет истинным, -- -- именно: каждый раз, как совершена вина, совесть непременно выступает обличителем; если же она молчит, значит, мы невиновны. -- Это неверно. -- Вот почему излюбленное утешение, к которому ежечасно прибегают иные добрые христиане, -- говоря, что они, слава богу, чужды опасений, что, следовательно, совесть у них чиста, так как она спокойна, -- в высшей степени обманчиво; -- и хотя умозаключение это в большом ходу, хотя правило это кажется с первого взгляда непогрешимым, все-таки, когда вы присмотритесь к нему ближе и проверите его истину обыденными фактами, -- вы увидите, к каким серьезным ошибкам приводит неосновательное его применение; -- как часто извращается принцип, на котором оно покоится, -- как бесследно утрачивается, порой даже истребляется все его значение, да вдобавок еще таким недостойным образом, что в подтверждение этой мысли больно приводить примеры из окружающей жизни.

    Возьмем человека порочного, насквозь развращенного в своих убеждениях; -- ведущего себя в обществе самым предосудительным образом; человека, забывшего стыд и открыто предающегося греху, для которого нет никаких разумных оправданий; -- греху, посредством которого, наперекор всем естественным побуждениям, он навсегда губит обманутую сообщницу своего преступления; -- похищает лучшую часть ее приданого, и не только ей лично наносит бесчестье, но вместе с ней повергает в горе и срамит всю ее добродетельную семью. --

    Разумеется, вы подумаете, что совесть отравит жизнь такому человеку, -- что ее упреки не дадут ему покоя ни днем, ни ночью.

    Увы! Совесть имела все это время довольно других хлопот, ей некогда было нарушать его покой (как упрекал Илия бога Ваала) -- -- этот домашний бог, может быть, задумался, или занят был чем-либо, или находился в дороге, а может быть, спал и не мог проснуться. Может быть, совесть выходила в обществе Чести драться на дуэли, -- заплатить какой-нибудь карточный долг; -- -- или внести наложнице грязные деньги, обещанные Похотью. А может быть, все это время Совесть его занята была дома, распинаясь против мелких краж и громя жалкие преступления, поскольку своим богатством и общественным положением сам он застрахован от всякого соблазна покуситься на них; вот почему живет он так же весело, -- спит у себя в постели так же крепко, -- и в заключение встречает смерть так же безмятежно, -- как дай бог человеку самому добродетельному.

    А вот вам корыстный, безжалостный, бессердечный себялюбец, не способный ни к дружбе, ни к товарищеским чувствам. Обратите внимание, как он проходит мимо убитых горем вдовы и сироты и смотрит на все бедствия, которым подвержена жизнь человека, без единого вздоха, без единой молитвы.

    Ужели Совесть не проснется и не начнет его мучить в таких случаях? -- Нет; слава богу, для этого нет повода. -- Я плачу каждому все, что ему полагается, -- нет у меня на совести никакого прелюбодеяния, -- неповинен я в нарушениях слова и в клятвопреступлениях, -- я не совратил ничьей жены или дочери. -- Благодарение богу, я не таков, как прочие люди, прелюбодеи, обидчики или даже как этот распутник, который стоит передо мной.

    Третий -- хитрец и интриган по природе своей. Рассмотрим всю его жизнь, -- вся она лишь ловкое плетение темных козней и обманных уловок в расчете на то, чтобы низким образом обойти истинный смысл законов -- и не дать нам честно владеть и спокойно наслаждаться различными видами нашей собственности. -- Вы увидите, как такой пролаза раскидывает свои сети для уловления неведения и беспомощности бедняков и нуждающихся; как он сколачивает себе состояние, пользуясь неопытностью юнца или беспечностью приятеля, готового доверить ему даже жизнь.

    Когда же приходит старость и Раскаяние призывает его оглянуться на этот черный счет и снова отчитаться перед своей Совестью, -- Совесть бегло справляется со Сводом законов, -- не находит там ни одного закона, который явно нарушался бы его поступками, -- убеждается, что ему не грозят никакие штрафы или конфискации движимого и недвижимого имущества, -- не видит ни бича, поднятого над его головой, ни темницы, отворяющей перед ним свои ворота. -- Так чего же страшиться его Совести? -- Она прочно окопалась за Буквой закона и сидит себе неуязвимая, со всех сторон настолько огражденная прецедентами и решениями, -- что никакая проповедь не в состоянии выбить ее оттуда.

    Четвертый лишен даже такого прибежища, -- он отбрасывает прочь все эти формальности медленного крючкотворства, -- презирает сомнительные махинации секретных происков и осторожных ходов для осуществления своих целей. -- Поглядите на этого развязного наглеца, как он плутует, врет, приносит ложные клятвы, грабит, убивает! -- Ужасно! --

    Но ничего лучшего и нельзя было ожидать в настоящем случае: -- бедняга жил в темноте! -- Совесть этого человека взял на свое попечение его священник; -- а все наставления последнего ограничивались тем, что надо верить в папу; -- ходить к обедне; -- креститься; -- почитывать молитвы, перебирая четки; -- быть хорошим католиком, -- и что этого за глаза довольно, чтобы попасть на небо. Как? -- даже преступая клятвы? -- Что ж, -- ведь они сопровождались мысленными оговорками. -- Но если это такой отъявленный негодяй, как вы его изображаете, -- если он грабит, -- если он убивает, -- ужели при каждом из таких преступлений не наносит он раны своей Совести? -- Разумеется, -- но ведь он приводил ее на исповедь; -- рана там нарывает, очищается и в короткое время совершенно вылечивается при помощи отпущения. -- Ах, папизм! какую несешь ты ответственность! -- Не довольствуясь тем, что человеческое сердце каждый день и на каждом шагу невольно роковым образом действует предательски по отношению к самому себе, -- ты еще умышленно, распахнул настежь широкие ворота обмана перед этим неосмотрительным путником, -- и без того, прости господи, легко сбивающимся с пути, -- и уверенно обещаешь мир душе его там, где нет никакого мира.

    Примеры, взятые мной из обыденной жизни для иллюстрации сказанного, слишком общеизвестны, чтобы требовались дальнейшие доказательства. Если же кто-нибудь в них сомневается или считает невероятным, чтобы человек мог в такой степени стать жертвой самообмана, -- я попрошу такого скептика минуточку поразмыслить, после чего отважусь доверить решение его собственному сердцу. Пусть он только примет во внимание, как различны степени его отвращения к ряду безнравственных поступков, по природе своей одинаково дурных и порочных, -- и для него скоро станет ясно, что те из них, к которым его побуждали сильное влечение или привычка, бывают обыкновенно разукрашены всяческой мишурой, какую только в состоянии надеть на них снисходительная и льстивая рука; -- другие же, к которым он не чувствует никакого расположения, выступают вдруг голыми и безобразными, окруженными всеми атрибутами безрассудства и бесчестия.

    Когда Давид застал Саула спящим в пещере и отрезал край от его верхней одежды, -- сердцу его, читаем мы, стало больно, что он это сделал. -- Но в истории с Урией, когда верный и храбрый слуга его, которого он должен бы любить и почитать, пал, чтобы освободить место его похоти, -- когда совесть имела гораздо больше оснований поднять тревогу, -- сердцу его не было больно. -- Прошел почти год после этого преступления до того дня, как Натан был послан укорить его; и мы ниоткуда не видим, чтобы за все это время он хоть раз опечалился или сокрушался сердцем по поводу содеянного.

    Таким образом, совесть, этот первоначально толковый советчик, -- -- которого творец назначил на высокую должность нашего справедливого и нелицеприятного судьи, в силу несчастного стечения причин и помех часто так плохо замечает происходящее, -- исправляет свою должность так нерадиво, -- порой даже так нечисто, -- что доверяться ей одной невозможно; и мы считаем необходимым, совершенно необходимым, присоединить к ней другой принцип, чтобы он ей помогал и даже ею руководил в ее решениях.

    Вот почему, если вы желаете составить себе правильное суждение о том, насчет чего для вас чрезвычайно важно не ошибиться, -- -- -- а именно, как обстоит дело с вашей подлинной ценностью, как честного человека, как полезного гражданина, как верного подданного нашего короля или как искреннего слуги вашего бога, -- зовите себе на помощь религию и нравственность. -- --

    Посмотри, -- что написано в законе Божием? -- -- -- Что ты читаешь там? -- Обратись за советом к спокойному разуму и нерушимым положениям правды и истины; -- что они говорят? Пусть совесть выносит свое решение на основании этих показаний; -- и тогда, если сердце твое тебя не осуждает, -- этот случай и предполагает апостол, -- а правило твое непогрешимо, -- ты можешь иметь упование на бога, -- то есть иметь достаточные основания для веры в то, что суждение твое о себе есть суждение Божие и представляет не что иное, как предвосхищение того праведного приговора, который будет некогда произнесен над тобой существом, которому ты должен будешь напоследок дать отчет в твоих поступках. Тогда действительно, как говорит автор Книги Иисуса, сына Сирахова: "Блажен человек, которому не докучает множество грехов его. -- Блажен человек, сердце которого не осуждает его. Богат ли он или беден, - если у него сердце доброе (сердце таким образом руководимое и вразумляемое), во всякое время на лице его будет радость, - ум его скажет ему больше, нежели семь стражей, сидящих на вершине башни". --

    Из самых темных сомнений выведет он его увереннее, чем тысяча казуистов, и представит государству, в котором он живет, лучшее ручательство за его поведение, чем все оговорки и ограничения, которые наши законодатели вынуждены множить без конца, -- вынуждены, говорю я, при нынешнем положении вещей; ведь человеческие законы не являются с самого начала делом свободного выбора, но порождены были необходимостью защиты против злонамеренных действий людей, совесть которых не носит в себе никакого закона; они ставят себе целью путем многочисленных предупредительных мер -- -- во всех таких случаях распущенности и уклонений с пути истины, когда правила и запреты совести не в состоянии нас удержать, придать им силу и заставить нас им подчиняться угрозами тюрем и виселиц.

    Иметь всегда страх божий и всегда руководиться в наших взаимных отношениях вечными мерилами добра и зла -- вот две скрижали, первая из которых заключает религиозные обязанности, а вторая -- нравственные; они так тесно между собой связаны, что их невозможно разделить, даже мысленно (а тем более в действительности, несмотря на многочисленные попытки, которые делались в этом направлении), не разбив их и не нанеся ущерба как одной, так и другой.

    Я сказал, что такие попытки делались много раз, -- и это правда; -- -- в самом деле, что может быть зауряднее человека, лишенного всякого чувства религии -- и настолько при этом честного, чтобы не делать вид, будто оно у него есть, который, однако, принял бы за жесточайшее оскорбление, если бы вы вздумали хоть сколько-нибудь заподозрить его нравственные качества, -- или предположить в нем хоть малейшую недобросовестность или неразборчивость.

    Когда у нас есть какой-нибудь повод для подобного предположения, -- то как ни неприятно относиться с недоверием к столь милой добродетели, как нравственная честность, -- все-таки, если бы в настоящем случае нам пришлось добраться до ее корней, я убежден, что мы бы нашли мало причин завидовать благородству побуждений такого человека ...

    Как бы высокопарно ни ораторствовал он на эту тему, все-таки напоследок окажется, что они сводятся всего лишь к его выгодам, его гордости, его благополучию или какой-нибудь мимолетной страстишке, которая способна дать нам лишь слабую уверенность, что он останется на высоте в случае серьезных испытаний.

    Я поясню мою мысль примером. Мне известно, что ни банкир, с которым я имею дело, ни врач, к которому я обыкновенно обращаюсь, не являются людьми набожными: их насмешки над религией и презрительные отзывы о всех ее предписаниях, которые я слышу каждый день, не оставляют на этот счет никаких сомнений. Тем не менее я вручаю мое состояние первому, -- и доверяю мою жизнь, еще более драгоценное мое достояние, честному искусству второго. Теперь позвольте мне разобрать причины моего неограниченного доверия к этим людям. -

    Во-первых, я считаю невероятным, чтобы кто-нибудь из них употребил мне во вред власть, которую я им препоручаю; -- на мой взгляд, честность есть недурное средство для достижения практических целей в свете; -- я знаю, что успех человека в жизни зависит от незапятнанности его репутации. -- Словом, я убежден, что они не могут мне повредить, не причинив себе самим еще большего вреда.

    Но допустим, что дело обстоит иначе, именно, что их выгода заключалась бы в противоположном образе действий; что при известных обстоятельствах банкир мог бы, не портя своей репутации, присвоить мое состояние и пустить меня по миру, -- а врач мог бы даже отправить на тот свет и после моей смерти завладеть моим имуществом, не пороча ни себя, ни своего ремесла. -- На что же в них могу я в таких случаях положиться? -- Религия, самый мощный из всех двигателей, отпадает. -- Личная выгода, второе по силе побуждение, действует решительно против меня. -- Что же остается мне бросить на другую чашку весов, чтобы перетянуть это искушение? -- Увы! У меня нет ничего, -- ничего, кроме вещи, которая легче мыльного пузыря, -- я должен положиться на милость чести или другого подобного ей непостоянного чувства. -- Слабая порука за два драгоценнейшие мои блага: -- собственность мою и мою жизнь!

    Если, следовательно, мы не можем положиться на нравственность, не подкрепленную религией, -- то, с другой стороны, ничего лучшего нельзя ожидать от религии, не связанной с нравственностью. Тем не менее совсем не редкость увидеть человека, стоящего на очень низком нравственном уровне, который все-таки чрезвычайно высокого мнения о себе как о человеке религиозном. Он не только алчен, мстителен, неумолим, -- но оставляет даже желать лучшего по части простой честности. -- Однако, поскольку он громит неверие нашего времени, -- ревностно исполняет некоторые религиозные обязанности, -- по два раза в день ходит в церковь, -- чтит таинства -- и развлекается некоторыми вспомогательными средствами религии, -- он обманывает свою совесть, считая себя на этом основании человеком религиозным, исполняющим все свои обязанности по отношению к богу. Благодаря этому самообману такой человек в духовной своей гордости смотрит обыкновенно сверху вниз на других людей, у которых меньше показной набожности, -- хотя, может быть, в десять раз больше моральной честности, нежели у него. Это тоже тяжкий грех под солнцем, и я думаю, что ни одно ошибочное убеждение не наделало в свое время больше зла. --

    В доказательство рассмотрите историю римской церкви. -- Припомните, сколько жестокости, убийств, грабежей, кровопролития освящено было религией, не руководимой строгими требованиями нравственности. В каких только странах на свете не производил опустошений крестоносный меч сбитого с толку странствующего рыцаря, не щадившего ни возраста, ни заслуг, ни пола, ни общественного положения; сражаясь под знаменами религии, освобождавшей его от подчинения законам справедливости и человеколюбия, он не проявлял ни той, ни другого, безжалостно попирал их ногами, -- не внемля крикам несчастных и не зная сострадания к их бедствиям.

    Если свидетельства прошедших веков недостаточно, -- посмотрите, как приверженцы этой религии в настоящее время думают служить и угождать богу, совершая каждый день дела, покрывающие их бесчестием и позором. Чтобы в этом убедиться, войдите на минуту со мной в тюрьмы инквизиции. Взгляните на эту Религию, с закованными в цепи у ног ее Милосердием и Справедливостью, -- страшная, как привидение, восседает она в черном судейском кресле, подпертом дыбами и орудиями пытки. -- Слушайте! -- Слышите этот жалобный стон? Взгляните на бедного страдальца, который его издает, -- -- его только что привели, чтобы подвергнуть муке этого лжесудилища и самым утонченным пыткам, какие в состоянии была изобрести обдуманная система жестокости. -- Взгляните на эту беззащитную жертву, выданную палачам, -- тело ее так измучено скорбью и заточением... Взгляните на эту беззащитную жертву, выданную палачам, -- тело ее так измучено скорбью и заточением, что каждый нерв и каждый мускул внятно говорит, как он страдает. Наблюдайте последнее движение этой страшной машины! -- -- -- Смотрите, в какие судороги она его бросила! -- -- Разглядите положение, в котором он теперь простерт, -- каким утонченным пыткам он подвергается! -- -- Больших мук природа не в состоянии вынести! -- Боже милосердный! Смотрите, как измученная душа его едва держится на трепещущих устах! -- готовая отлететь, -- -- но не получающая на это позволения! -- -- Взгляните, как несчастного страдальца отводят назад в его темницу! -- Смотрите, как его снова достают оттуда, чтобы бросить в огонь и в предсмертную минуту осыпать оскорблениями, порожденными тем предрассудком, -- -- тем страшным предрассудком, что может существовать религия без милосердия. --

    Самый верный способ определить цену какого-нибудь спорного положения -- рассмотреть, насколько согласуются с духом христианства вытекающие из него следствия. Это простое и решающее правило, оставленное нам Спасителем нашим, стоит тысячи каких угодно доводов. -- По плодам их узнаете их.

    На этом я и заканчиваю мою проповедь, прибавив только два или три коротеньких самостоятельных правила, которые из нее вытекают.

    Во-первых. Когда кто-нибудь распинается против религии, -- всегда следует подозревать, что не разум, а страсти одержали верх над его Верой. -- Дурная жизнь и добрая вера неуживчивые и сварливые соседи, и когда они разлучаются, поверьте, что это делается единственно ради спокойствия.

    Во-вторых. Когда вот такой человек говорит вам по какому-нибудь частному поводу, что такая-то вещь противна его совести, -- вы можете всегда быть уверены, что это совершенно все равно как если бы он сказал, что такая-то вещь противна ему на вкус: -- в обоих случаях истинной причиной его отвращения обыкновенно является отсутствие аппетита.

    Словом, -- ни в чем не доверяйте человеку, который не руководится совестью в каждом деле своем.

    А вам самим я скажу: помните простую истину, непонимание которой погубило тысячи людей, -- что совесть ваша не есть закон. --

    Нет, закон создан богом и разумом, которые вселили в вас совесть, чтобы она выносила решения, -- не так, как азиатский кади, в зависимости от прилива и отлива страстей своих, -- а как британский судья в нашей стране свободы и здравомыслия, который не сочиняет новых законов, а лишь честно применяет существующие.