К Ахатесу
Ахатес, Ахатес! Ты слышишь ли глас,
Зовущий на битву, на подвиги нас?
Мой пламенный юноша, вспрянь!
О друг, полетим на священную брань!
Кипит в наших жилах веселая кровь,
К бессмертью, к свободе пылает любовь,
Мы смелы, мы молоды: нам
Лететь к Марафонским, святым знаменам!
Нет! нет! -- не останусь в убийственном сне,
В бесчестной, глухой, гробовой тишине;
Так! ждет меня сладостный бой --
И если паду, я паду как герой.
И в вольность, и в славу, как я, ты влюблен,
Навеки со мною душой сопряжен!
Мы вместе помчимся туда,
Туда, где восходит свободы звезда!
Огонь запылал в возвышенных сердцах:
Эллада бросает оковы во прах!
Ахатес! нас предки зовут --
О, скоро ль начнем мы божественный труд!
Мы презрим и негу, и роскошь, и лень.
Настанет для нас тот торжественный день,
Когда за отчизну наш меч
Впервые возблещет средь радостных сеч!
Тогда, как раздастся громов перекат,
Свинец зашипит, загорится булат, --
В тот сумрачный, пламенный пир,
"Что любим свободу", поверит нам мир!
Париж. Апрель 18
Тень Рылеева
Петру Александровичу Муханову
В ужасных тех стенах, где Иоанн,
В младенчестве лишенный багряницы,
Во мраке заточенья был заклан
Булатом ослепленного убийцы, -
Во тьме на узничьем одре лежал
Певец, поклонник пламенной свободы;
Отторжен, отлучен от всей природы,
Он в вольных думах счастия искал.
Но не придут обратно дни былые:
Прошла пора надежд и снов,
И вы, мечты, вы, призраки златые,
Не позлатить железных вам оков!
Тогда -- то не был сон -- во мрак темницы
Небесное видение сошло:
Раздался звук торжественной цевницы;
Испуганный певец подъял чело
И зрит: на облаках несомый,
Явился образ, узнику знакомый.
"Несу товарищу привет
Из области, где нет тиранов,
Где вечен мир, где вечен свет,
Где нет ни бури, ни туманов.
Блажен и славен мой удел:
Свободу русскому народу
Могучим гласом я воспел,
Воспел и умер за свободу!
Счастливец, я запечатлел
Любовь к земле родимой кровью!
И ты -- я знаю -- пламенел
К отчизне чистою любовью.
Грядущее твоим очам
Разоблачу я в утешенье...
Поверь: не жертвовал ты снам;
Надеждам будет исполненье!" --
Он рек -- и бестелесною рукой
Раздвинул стены, растворил затворы.
Воздвиг певец восторженные взоры
И видит: на Руси святой
Свобода, счастье и покой!
Шлиссельбургская крепость. 1827
19 октября 1828 года
Какой волшебною одеждой
Блистал пред нами мир земной!
С каким огнем, с какой надеждой,
С какою детской слепотой
Мы с жизнию вступали в бой.
Но вскоре изменила сила,
И вскоре наш огонь погас;
Покинула надежда нас,
И жизнь отважных победила!
Моих друзей далекий круг!
Под воплями осенних вьюг,
Но благостным хранимый небом,
При песнях, вдохновленных Фебом,
От бурь и горя вдалеке,
В уютном, мирном уголке
Ты празднуешь ли день священный,
День, сердцу братьев незабвенный?
Моих друзей далекий круг!
Воспомнит ли в сей день священный,
В день, сердцу братьев незабвенный,
Меня хотя единый друг?
Или судьба меня лишила
Не только счастья -- и любви?
И не взяла меня могила,
И кончилися дни мои?
Шлиссельбург. 1928 год
Три тени
Так подлинно есть и в подземном Аиде
Дух человека и образ
(Эпиграф по- гречески: "Илиада" Гомер)
На диком берегу Онона я сидел,
Я, чьей еще младенческой печали
Ижора и Нева задумчивы внимали,
Я (странный же удел!),
Кому рукоплескал когда-то град надменный,
Соблазн и образец, гостиница вселенной.
И кто в Массилии судьбу народов пел,
А вслед за тем, влекомый вещим духом,
Родоначальником неизреченных дум,
Средь грозных, мертвых скал, склонялся жадным слухом
На рев и грохот вод, на ветра свист и шум,
На голос чад твоих, Кавказ-небогромитель!
И напоследок был темницы душной житель.
Свинцовых десять лет, как в гробе, протекло;
Однообразный бой часов без измененья
До срока инеем посыпал мне чело
В глухих твердынях заточенья.
Все обмануло, кроме вдохновенья:
Так! и судьбы неумолимый гнев
Не отнял у меня любви бессмертных дев;
Слетали к узнику священные виденья.
Что ж? -- в мире положен всему предел:
За старым новое отведал я страданье;
Уж ныне не тюрьма мой жребий, а изгнанье...
На диком берегу Онона я сидел,
И вот раздумывал причудливую долю
Свою и тех, с которыми ходил
Во дни моей весны по жизненному полю,
Питомцев близких меж собой светил.
Их дух от скорби опочил,
Но тени их, моих клевретов,
Жертв сердца своего, страдальцев и поэтов,
Я вызывал из дальних их могил.
Угрюмый сын степей, хранительниц Китая,
Роптал утесами стесняемый Онон,
Волнами тусклыми у ног моих сверкая.
И, мнилось, повторял их передсмертный стон,
И, словно факел их унылых похорон,
Горела на небе луна немая.
Был беспредельный сон на долах, на горах, --
Тут не спал только я с своей живой тоскою...
Вдруг -- будто арфы вздох пронесся над рекою;
Таинственный меня обвеял страх;
И что ж? то был ли бред больного вображенья,
Или трепещутся и там еще сердца,
И в самом деле друг, податель утешенья,
Явиться может нам, расторгнув узы тленья?
Почудилися мне родные три лица:
Их стоп не видел я -- скользили привиденья
(Над каждым призраком дрожало по звезде,
И следом каждого была струя мерцанья),
Воды не возмущая, по воде, --
Я вспрянул, облитый потоком содроганья,
И в ужасе студеном, как со сна,
Вскричал и произнес любезных имена:
"Брат Грибоедов, ты! Ты, Дельвиг! Пушкин, -- ты ли?"
Взглянул -- их нет; они уж вдаль уплыли;
Вотще я руки простирал к друзьям, -
Как прежде, все померкло и заснуло;
Мне только что-то будто бы шепнуло:
"Так верь же, есть свиданье там!"
13 и 14 июня 1840
Аргунь
Еще одну я к тем рекам причислил,
Которых берег я, скиталец, посетил,
И там с утратою своих сердечных сил
Терзался и молчал, но чувствовал, но мыслил,
Разлуку вечную предвидел -- но любил.
Да! вот и эти дни, как призрак, пролетели!
До гроба ли ты будешь молодым,
Мучитель сердце? Ты скажи: ужели
Всегда блуждать, стремясь к недостижимой цели,
Твоим желаниям несытым и слепым?
Любить и мыслить... Почему ж не может
Не мыслить, не любить душа моя?
Какой ее злой дух без устали тревожит --
И хочет, и велит, чтоб вечно тратил я?
Увы! с последним другом расставанье!
По крайней мере без пятна
Хоть это сбережет воспоминанье
И чувств, и дум моих скупая глубина.
Прими же, о Аргунь, мое благословенье!
Ты лучше для меня, чем пасмурный Онон:
И там мне было разлученье;
Но перед тем меня прельщал безумный сон
И чуть не умертвило пробужденье.
30 ноября 1842
Марии Николаевне Волхонской
Людская речь -- пустой и лицемерный звук,
И душу высказать не может ложь искусства:
Безмолвный взор, пожатье рук --
Вот переводчики избытка дум и чувства.
Но я минутный гость в дому моих друзей,
А в глубине души моей
Одно живет прекрасное желанье:
Оставить я хочу друзьям воспоминанье,
Залог, что тот же я,
Что вас достоин я, друзья…
Клянуся ангелом, который
Святая, путеводная звезда
Всей вашей жизни: на восток, сюда
К ней стану обращать трепещущие взоры
Среди житейских и сердечных бурь, --
И прояснится вдруг моя лазурь,
И дивное сойдет мне в перси утешенье,
И силу мне подаст, и гордое терпенье.
Курган. 29 марта 1845 года
Участь русских поэтов
Горька судьба поэтов всех племен;
Тяжеле всех судьба казнит Россию:
Для славы и Рылеев был рожден;
Но юноша в свободу был влюблен...
Стянула петля дерзостную выю.
Не он один; другие вслед ему,
Прекрасной обольщенные мечтою,
Пожалися годиной роковою...
Бог дал огонь их сердцу, свет уму,
Да! чувства в них восторженны и пылки, -
Что ж? их бросают в черную тюрьму,
Морят морозом безнадежной ссылки...
Или болезнь наводит ночь и мглу
На очи прозорливцев вдохновенных,
Или рука любовников презренных
Шлет пулю их священному челу;
Или же бунт поднимет чернь глухую,
И чернь того на части разорвет,
Чей блещущий перунами полет
Сияньем облил бы страну родную.
28 октября 1845
На смерть Якубовича
Все, все валятся сверстники мои,
Как с дерева валится лист осенний,
Уносятся, как по реке струи,
Текут в бездонный водоем творений,
Отколе не бегут уже ручьи
Обратно в мир житейских треволнений!..
За полог все скользят мои друзья:
Пред ним один останусь скоро я.
Лицейские, ермоловцы, поэты,
Товарищи! Вас подлинно ли нет?
А были же когда-то вы согреты
Такой живою жизнью! Вам ли пет
Привет последний, и мои приветы
Уж вас не тронут? Бледный тусклый свет
На новый гроб упал: в своей пустыне
Над Якубовичем рыдаю ныне.
Я не любил его... Враждебный взор
Вчастую друг на друга мы бросали;
Но не умрет он средь Кавказских гор;
Там все утесы -- дел его скрижали;
Им степь полна, им полон черный бор;
Черкесы и теперь не перестали
Средь родины заоблачной своей
Пугать Якубом плачущих детей.
Он был из первых в стае той орлиной,
Которой ведь и я принадлежал...
Тут нас, исторгнутых одной судьбиной,
Умчал в тюрьму и ссылку тот же вал...
Вот он остался, сверстник мне единый,
Вот он мне в гроб дорогу указал:
Так мудрено ль, что я в своей пустыне
Над Якубовичем рыдаю ныне?
Ты отстрадался, труженик, герой,
Ты вышел наконец на тихий берег,
Где нет упреков, где тебе покой!
И про тебя не смолкнет бурный Терек
И станет говорить Бешту седой…
Ты отстрадался, вышел ты на берег;
А реет всё еще средь черных волн
Мой бедный, утлый, расснащенный челн!
25 января 1846
Слепота
Льет с лазури солнце ясное
Реки светлые огня.
День веселый, утро ясное
Для людей -- не для меня!
Все одето в ночь унылую,
Все часы мои темны --
Дал господь жену мне милую,
Но не вижу и жены.
Слышу крики ликования,
Шум и смех моих детей…
Ах, ответ мой -- стон страдания:
Нет их для моих очей!
Так бы и нырнул я в чтение,
Им бы душу освежил,
Но мой жребий ведь затмение;
Нет мне никаких светил!
Жизнь моя едва колышется,
В тяжком изнываю сне…
Счастлив, если хоть послышится
Шаг царицы песней мне!
3 февраля 1846
Да! Ровно через год мы свиделись с тобою,
Но, друг и брат, тогда под твой приветный кров
Вступил я полн надежд и весел и здоров --
Теперь, измученный и телом, и душою,
Беспомощным, больным, трепещущим слепцом
Поник я под своим страдальческим венцом
И смерти говорил: приди же, избавитель!
Вот я вошел в твою смиренную обитель.
И ожил вдруг душой; и вера и любовь
Вновь встретили меня: уж не бунтует кровь,
И сердце улеглось, и тешусь я мечтою,
И с богом я мирюсь, и с миром, и с собою!
5 марта 1846
ОН есть
Он есть! -- умолкни, лепетанье
Холодных, дерзостных слепцов!
Он есть! -- я рук Его созданье;
Он Царь и Бог Своих миров;
В Нем жизнь, и свет, и совершенство;
Благоговеть пред Ним блаженство,
Блаженство называть Творца
Священным именем Отца.
"Не рвися думой за могилу:
Дела! дела! -- вот твой удел!
Опрись о собственную силу,
Будь тверд, и доблестен, и смел!
Уверен ты в себе едином:
Так из себя все почерпай, --
И мира будешь властелином,
И обретешь в себе свой рай."
Денницы падшего ученье!
Слиянье истины и лжи!
Мудрец! -- я есмь в сие мгновенье;
А был ли прежде? -- мне скажи!
Теперь я мыслю, -- а давно ли?
И стал я от своей ли воли?
И как из недр небытия
Вдруг просияло это я?
"Владей страстьми!" -- брось лицемерье,
Поведай: радость и печаль,
Любовь и гнев, высокомерье,
И страх, и зависть ты всегда ль
Смирял успешно? Крови пламень
Тушил всегда ли? -- Я... не камень:
Бывал я высше суеты,
Но с помощию высоты.
Пусть ум не постигает Бога:
Что нужды? -- вижу я Его:
Там среди звездного чертога,
Здесь в глуби сердца моего,
И в чудесах моей судьбины!
Так буду жить я без кончины
Неразрушимым бытием,
Могучим, вечным, -- но о Нем!
Он недоступен для гордыни,
Он тайна для очей ума;
Блеснуть был должен луч святыни,
Чтобы расторглась наша тьма…
И се блеснул! Я вести внемлю:
Всевышний Сам сошел на землю;
Отец духов, Владыка сил,
Бог в Сыне нам Себя явил.
4-5 января 1835
Брату
Повсюду вижу Бога моего:
Он чад Своих Отец и не покинет,
Нет! не отвергнет никогда того,
В ком вера в Милосердного не стынет.
Господь -- мой Бог на суше и водах,
И в шумном множестве, в мирском волненьи,
И в хижине, и в пышных теремах,
И в пристани души -- в уединеньи.
Нет места, коего лучом Своим
Не озарял бы Он, Повсюдусущий;
Нет мрака, нет затменья перед Ним:
Всем близок Благостный и Всемогущий.
Он близок: я уже Его узнал,
И здесь, в глухих стенах моей темницы,
И здесь, среди седых, угрюмых скал,
Меня покрыла сень Его десницы.
Он близок, близок и тебе, мой друг!
К Нему лети на крыльях упованья;
Его услышишь в самом гласе вьюг
И yзришь в льдинах твоего изгнанья!
1831
ПРИМЕЧАНИЯ
К Ахатесу. Автограф ЦГАЛИ под загл.: "К Туманскому". Поэт Василий Иванович Туманский (1800-1860) - друг Кюхельбекера, был с ним в Париже. Ахатес - герой "Энеиды" Вергилия, верный друг Энея. Лететь к Марафонским, святым знаменам! Имеется в виду Греция; в битве при Марафоне в 490 г. до н. э. греки победили персов.
Тень Рылеева. Печ. по Кюхельбекер В. К. Избр. Произведения. М.; Л., 1967. Т. 1 (Б-ка поэта, БС) (по автографу Пушкинского Дома). Муханов Петр Александрович (1799-1854) - друг Кюхельбекера, журналист и переводчик; член "Союза благоденствия", приговоренный к каторжным работам. В ужасных тех стенах, где Иоанн и т. д. В Шлиссельбургской крепости был заключен царь Иоанн Антонович (1740-1764); он был свергнут с престола в 1741 г. при воцарении Елизаветы. Багряница - здесь: царская мантия. Певец, поклонник пламенной свободы. Кюхельбекер говорит о себе. Цевница - старинный музыкальный инструмент типа флейты, эмблема поэзии.
Участь русских поэтов. Не он один; другие вслед ему, т. е. другие репрессированные декабристы. Или болезнь наводит ночь и мглу. В 1845 г. Кюхельбекер ослеп. Или рука любовников презренных и т. д. Речь идет о гибели Пушкина в 1837 г. Или же бунт поднимет чернь. О гибели Грибоедова в 1829 г. в Тегеране.
На смерть Якубовича. Якубович Александр Иванович (1792-1845) - декабрист, умерший в ссылке в Енисейске. Ермоловцы. Под начальством генерала А. П. Ермолова (1777-1861) служили на Кавказе друзья Кюхельбекера, многие из которых оказались в рядах декабристов. Я не любил его и т. д. Кюхельбекер и Якубович были в плохих отношениях: Грибоедов и Якубович были секундантами враждебных сторон в дуэли В. В. Шереметева и А. П. Завадовского в 1817 г., позднее состоялась и дуэль между секундантами. Кюхельбекер же был другом Грибоедова.
|
|