Книги  
 
Cat

Точка зрения

Интеллигенция и эволюция.

    Кого только сейчас ни причисляют к интеллигенции! Главный московский тюремщик, успокаивая общественность, взволнованную слухами об ужасах бутырского быта Гусинского, говорил благодушно: "С ним в камере сидят интеллигентные люди: один - фальшивомонетчик; другой тоже за особо крупные хищения. Это никакие не уголовники".

    Боюсь, что гуманный тюремщик невольно сказал куда больше, чем хотел: чеканка фальшивой монеты и вправду становится интеллигентной профессией. Фальшивые ценности опасны для общества, пожалуй, даже более, чем фальшивые купюры. И нередко их производят очень интеллигентные люди. Разумеется, с наилучшими намерениями.

    С ценностями вопрос сложный. И отношение к ним - меняется. То, что казалось безусловным и вечным - вдруг разом обесценивается. Разительный пример: вековая либеральность русской интеллигенции и великой русской литературы. Кажется, ничем так не гордилась русская интеллигенция, как отечественной литературой, видя в ней несомненное доказательство величия и гениальности своего народа. А потом В.В.Розанов изрек ей горький приговор: "Собственно, нет никакого сомнения, что Россию убила литература. Из слагающих "разложителей" России ни одного нет не литературного происхождения". Бесконечный насмешки над Скалозубами и Фамусовыми, воспевание тонкости души лишних людей, сочувствие нигилистам - всё это привело к тому, что государственный строй потерял доверие и поддержку общества, отчего и случилась катастрофа 1917 года. "Русь слиняла в два дня. Самое большее - в три. Даже "Новое время" нельзя было закрыть так скоро, как закрылась Русь. Поразительно, что она сразу рассыпалась вся, до подробностей, до частностей. И, собственно, подобного потрясения никогда не бывало, не исключая "Великого переселения народов". Там была - эпоха, "Два или три века". Здесь - три дня, кажется, даже два." Разумеется, были исторические предпосылки, были экономическая подоплека, но без моральной готовности "слинять" не сработали бы никакие предпосылки и подоплеки. И милейшие талантливые люди, с блеском в глазах, с чувством своего высокого призвания трудолюбиво подтачивавшие ненавистную монархию, должны, по справедливости, принять на себя значительную часть ответственности за происшедшую катастрофу. Хотя, разумеется, все желали, чтобы наступило в России царство свободы, справедливости, всеобщего процветания. Получились же красный террор, коллективизация, голод, ГУЛАГ. А сохранился бы гнет самодержавия - глядишь, и постепенно потихоньку дожили бы до умеренной свободы и достаточного процветания. Да уже и наступало то и другое после 1905 года - но медленно, но мало.

    История отчасти повторилась в 1991 году. Тридцать лет на знаменитых кухнях Москвы и Ленинграда, да и на провинциальных тоже, интеллигенция вынашивала мечты о политических и экономических свободах. Кумиры ее, Сахаров и Солженицын, уничтожали в пыль самую идеологию коммунизма - и вот наконец ненавистная идеология рассыпалась в прах, следом рухнула власть - и свободы нахлынули на Россию. Как говаривал герой Мольера: "Ты этого хотел, Жорж Данден!" Хорошо хоть, что со второй попытки избежали мы в конце ХХ века всеобщей гражданской войны, подобной "незабываемому 1919", заплатив за крушение опостылевшего режима лишь десятком войн локальных (Карабах, Приднестровье, Абхазия, Чечня наконец) плюс прививка гражданской войны в октябре 1993, когда уже штурмовали "красные" московскую мэрию и Останкино, а "белые" в ответ взяли Белый дом.

    Интеллигенция не только породила эту власть - она же и пришла к власти. Первоначальное накопление, приватизация задешево громадной государственной собственности произошли по планам Гайдара и Чубайса - безусловных интеллигентов.

    Государственную собственность в начале девяностых годов не то чтобы - раскрали, ее - расхватали, потому что не было ясных законов, каким образом приватизировать можно, а каким - нельзя. Мне рассказывал известный актер и депутат первоначального парламента, как ему предложили приватизировать кирпичный завод. "Но почему - мне?.. Почему - кирпичный?..." растерялся актер. "Ну надо же, чтобы были собственники. Хорошие люди. Свои." Актер отказался и до сих пор радуется чувству свободы и душевной легкости. Ну не мог бы он играть всяких там Чацких и Гамлетов, захватив ни с того совершенно посторонний ему завод! И даже Самозванца бы - не мог.

    Другие действовали иначе. Вполне интеллигентные люди. Демонизируемый ныне Березовский пришел в бизнес из Академии Наук, где был настоящим полноценным членом-корреспондентом - не путать с нынешними бесчисленными членами бесчисленных самопальных "академий"! Цитата из Березовского: "Первый этап приватизации - приватизация прибыли!" То-есть дело было так: существовал ВАЗ, никем еще не приватизированный, но часть прибыли ВАЗа ненавязчиво приватизировал кооператив Березовского.

    И вот теперь Березовский - оплот свободы слова, той самой свободы, которая признается главным и неоспоримым достижением последнего десятилетия. Он же и меценат, оплачивает между прочим самую престижную и самую независимую нашу премию - "Триумф". А лучшие русские художники и писатели деньги Березовского, не стыдясь, берут.

    Свобода для своего практического применения требует денег. И прежде всего свобода печати, свобода театров и кино. В основе наших вполне реальных свобод - в значительной части грязные деньги. Вернулся к нам старый лозунг "Деньги не пахнут!" И солиднейшие деятели московских искусств - прочие не поспели за дальностью расстояния - почтительно встречали в аэропорту весьма одиозного плутократа, едва не посаженного американской фемидой, но почему-то отпущенного в конце концов. Плутократ до пародийности похож на главаря "казанских" или "солнцевских" из какого-нибудь очередного "психологического триллера", а вокруг него первейшие режиссеры, эстрадные богини, митрополит. А он и правда - благодетель детей-сирот и артистов. И красноярский Быков был меценат и отец родной своему краю. Думаю, что эта нравственная коллизия определяет большинство парадоксов нашего времени. Парадоксов, которые в принципе не могут разрешиться легко и безболезненно. Гайдар не думал о нравственности, он хотел поскорей сломать социалистическую экономику - любой ценой. И - сломал, с чисто интеллигентским нетерпением желая немедленно достичь прекрасного - в данном конкретном случае, рыночного - будущего. Но ускоренно родятся только недоноски.

    Большинство наших главных приватизаций были, конечно же, безнравственными, потому что нельзя законно завладеть за несколько миллионов рублей, например, нефтяными приисками, стоющими миллиарды долларов! Новые плутократы, получив от властей миллиардные подарки, иногда пускают некоторые миллионы на меценатство - и интеллигенция кланяется и благодарит, в нетерпении призывая правительство и Думу принять закон о меценатстве, чтобы было в нем записано соответствующее освобождение благодетелей от налогов.

    Едва заходят разговоры о роли интеллигенции, появляется необходимость определить, а кто же принадлежит к этой самой интеллигенции? Есть масса прекрасных - не определений, но лозунгов: "интеллигенция - это совесть нации", "интеллигенция - это боль за происходящее", "интеллигенция - хранительница духовности", "интеллигенция - явление исключительно русское", "интеллигентность - это бескорыстное служение обществу". И прочее в том же духе. В широком ходу умиления типа: "Бывают крестьяне тоньше и интеллигентнее любого профессора", что вполне равнозначно карамзинскому: "Крестьянки тоже чувствовать умеют!" В результате всё сводится к тому, что люди, которые нравятся авторам данных высказываний - интеллигенты, а те, которые не нравятся - не интеллигенты. Беда только, что вкусы неизбежно разнятся. Очень часто не совпадает и внешняя оценка с самооценкой: некто сам себя причисляет к интеллигенции, а недоброжелатели ему в этом решительно отказывают. При таком подходе, дискуссии о роле интеллигенции ничем не будут отличаться от дискуссии, например, о роли красивых людей в обществе - тоже ведь, наверное, возможная постановка вопроса: "красота - великая сила", "красота спасет мир", и прочие благоглупости.

    Интеллигенты - это люди умственного труда, вот и всё, любые иные попытки определений - от лукавого. Прозаично, конечно. Солженицынский термин "образованщина" - злой, полемически яркий, но в сущности бессодержательный. Чехов тоже очень тонко показал в свое время, что бывают глупые и пошлые врачи, учителя, присяжные поверенные. Ну и что? Просто надо понять, что ни одна профессия, ни одно мировоззрение, ни одна религия, ни одна сословная принадлежность не дают патента на ум, вкус, совесть, порядочность. Солженицын, будучи православным, не может же не признать, что существует множество православных глупцов, православных негодяев, в том числе и среди высоких церковных иерархов. Я, со своей стороны, будучи атеистом, ясно вижу, что глупых атеистов и подлых атеистов тоже вполне достаточно. Однако, нравственность - тоже категория вполне субъективная, как и красота: в разные времена, в разных обществах, даже в различных кругах одного и того же народа, о том, что такое хорошо и что такое плохо, судят очень даже разнообразно. Тем не менее, когда-нибудь можно попытаться поговорить и о роли нравственных личностей в обществе - однако вернемся к интеллигенции.

    Вопреки традиционному штампу, интеллигенты оказываются отнюдь не беспомощными и неумелыми нытиками. Нытиков тоже достаточно, но есть деятельное ядро, которое под разговоры о невостребованности интеллигенции движет историю куда хочет. Потому что интеллигенция продуцирует идеи, это такое же ее свойство, как свойство радия - выделять эманации. А идеи - идеи движут народами. Временами же интеллигенты имеют смелость не только продуцировать идеи, но и реально их претворять в жизнь. Ленин был типичнейшим интеллигентом - именно поэтому часто зло о ней отзывался: родственная, семейная ненависть обыкновенно самая острая. И высылаемые им философы, о которых Ильич отозвался: "Они думают, что они - мозг нации, а они - говно нации", - тоже интеллигенты, разумеется.

    Потому невозможно говорить о позиции интеллигенции вообще, как невозможно говорить о позиции вообще писателей: и Солженицын - писатель, и Проханов - писатель, и Пелевин - писатель, но по сравнению с ними лебедь, рак и щука образуют на редкость единодушное трио. Деление на западников и славянофилов остается, в общем, актуальным и в настоящее время; добавьте к этому деление на ортодоксов и модернистов, на коммунистов и капиталистов - и получится множество возможных - и весьма причудливых - типов современных писателей: западник-коммунист-постмодернист, например!

    Свойство интеллигенции - порождать идеологию, и на всякую идеологию найдется своя интеллигенция! Националистическая интеллигенция множится и процветает. У нас в России до недавнего времени такое сочетание казалось почти оксюмороном, но во многих освободившихся от советского гнета малых странах почти вся интеллигенция - глубоко националистическая, потрясающим примером чего явилось недолгое президентство рафинированного интеллигента Звияда Гамсахурдия.

    (Гм-гм... я право краснею, но в определенных кругах причисляют к интеллигенции всех художников, и чем неудачливее, тем интеллигентнее, так что у нас на Пушкинской 10 собрались сплошь интеллигенты, ведь правда? Но тогда придется причислить к интеллигентам и Гитлера - еще раз извиняюсь...)

    Примеры Ленина и Гамсахурдия - интернационалиста и националиста, но равно интеллигентов, равно фанатиков - доказывают, что интеллигентское правление ничуть не лучше любого другого. Может быть, разделение властителя и идеолога все-таки предпочтительнее, так как властитель, выросший среди грубых практиков, все же имеет больше шансов избежать крайностей, в которые впадают чистые идеологи, не знающие низкой жизни, а потому готовые довести свои теории до грани абсурда - и даже за грань абсурда. Должность советника, и должность правителя - очень разные. Советник ("ученый еврей при губернаторе") по определению умнее и образованнее своего патрона, но он не несет ответственности за принятые решения, он говорит - или молча подразумевает - то, что имеет обыкновение повторять мой заместитель по Союзу писателей - очень просвещенный литературовед: "Я сказал, а вы решайте, вы начальник!" Наверное, это и правильно. Правитель, который убежден, что он умнее всех своих советников, чрезвычайно опасен для общества. Соединения в одном лице правителя и советника вполне аналогично соединению различных ветвей власти - законодательной, исполнительной и судебной.

    Соблазн радикализма всегда был особенно прельстителен для интеллигенции. Достаточно вспомнить, что классическая разночинная интеллигенция, появивишись в России, немедленно породила "Народную волю" и "Черный передел" с их потрясшим страну террором. Интеллигенция и революция тесно сопрягались даже в сознании Александра Блока, который очень легко вышел из своей уединенной башни символизма и принялся слушать "ветер революции". Нетерпение интеллигентов, о котором писал Юрий Трифонов, заставляет их способствовать переворотам тогда, когда сама власть уже осознала невозможность жить по старому и начала эволюционировать в сторону модернизации. Давно сказано "За грехи Людовиков Четырнадцатых расплачиваются Людовики Шестнадцатые". Так рухнуло уже либеральное самодержавие Николая II, так рухнул уже либеральный послебрежневский режим: нетерпеливым интеллигентам недосуг было ждать постепенного изменения системы.

    Помню, у меня была очаровательная знакомая, очень интеллигентная женщина, с которой мы ожесточенно спорили. Я ей говорил, что Романов (ныне полузабытый первый секретарь Ленинградского обкома - всевластный наместник Партии в нашем городе) по-своему желает процветания Ленинграду, хочет как лучше. Она же была уверена, что Романов думает только о своей карьере и нарочно злобно угнетает Ленинград - тиранит театры, старается все школы превратить в ПТУ и так далее. Я соглашался, что да, о карьере Романов думает, но можно одновременно искренне желать процветания своему наместничеству и желать себе стать Генсеком, что эти желания не противоречат, но дополняют одно другим. Не верила она, что можно быть плохим правителем, но при этом искренним и добродушным даже человеком, она желала видеть в Романове абсолютного злодея!

    Думаю, что я был ближе к истине. Теперь мы видим, что ненавистные привилегии партийной верхушки кажутся спартанской скромностью, если сравнить их с привилегиями нынешних правителей. Видим мы, что зашоренный коммунистической идеологией премьер Рыжков настолько любил народ, что не решался поднять цены на 5-10%, чтобы отсрочить кризис - а либеральный Гайдар поднял так примерно на 10000% - и всё в порядке! А чтобы закончить с Романовым, вспомню, как одна свободолюбивая журналистка, жившая в одном подъезде с Первым секретарем, уронила однажды из окна арбуз, который упал в пяти шагах от вышедшего из машины Романова - и ничего. Попросили ее охранники больше арбузы не ронять. Но журналистка не успокоилась, ее пылкая натура не терпела никакого гнета, она не хотела охраны при входе, она хотела свободно кидаться арбузами - и наконец уехала из этого прекрасного дома в другой похуже, но где зато нет охраны... И что же? Я бы хотел посмотреть на дом без охраны, где жил Собчак, где живет Яковлев. Да просто обыватели побогаче считают охрану в своем подъезде не признаком гнета, а полезным приспособлением, чтобы спокойнее спать по ночам.

    Все мы натерпелись и от произвола цензуры, и от всевластия КПСС. Но теперь, лишившись того и другого, приходится все-таки вспомнить, что не бывает абсолютно вредных институтов. Знаменитое высказывание Карамзина: "Если в России унич- тожат цензуру, я на другой же день уеду с семьей в Константинополь!" приходится вспоминать каждый день, встречаясь с ничем не ограниченным хамством, с никем не опровергнутой ложью, свободно распространяемой независимыми от морали журналистами. Недаром ныне едва ли не самими популярными строками Пушкина стали стихи "Из Пиндемонти", которые редко вспоминались в прежнюю эпоху угнетения:

Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова...

    Пушкин постепенно пришел к мудрому консерватизму, что трудно было предвидеть в пору его тираноборческой юности, когда написал он о Чаадаеве: "Он в Риме был бы Брут". Через десять лет Пушкин явно стал предпочитать Цезаря. А нам, жаждавшим сбросить коммунистический гнет, тогда было непонятно, как же можно написать такое:

И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.

    Цветаева характеризовала Пушкина: "Тот, кто русскую цензуру только с "дурой" рифмовал". А вот и не только! И балагуру наш классик, как видим, предпочел-таки "чуткую цензуру".

    Идеи - самая сокрушительная сила. Более того, идеи - единственная сила: атомные бомбы, войны, гибель Аральского моря - все это побочные плоды воплощения идей очередных интеллигентов. Таким образом, судьбы человечества - в руках интеллигенции. Просто - иначе быть не может.

    Первой заповедью врача, в руках которого сильные вещества, в зависимости от дозы могущие стать и ядами, и лекарствами, еще со времен Гиппократа было: "Не навреди!" Одни и те же идеи в разных дозах тоже несут и процветание, и разрушение. Наше время можно было бы назвать временем концентрации идей: никогда прежде их влияние не было столь быстрым и столь всеобъемлющим. Соответственно, никогда прежде не было столь необоримым влияние интеллигенции на все стороны жизни. И значит, гиппократовское "не навреди!" должно сделаться девизом всякого, кто берется влиять на судьбы народов и всей планеты.

М. Чулаки.

Материал сайта - Чулаки On-Line




|В начало| |Карта сервера| |Об альманахе| |Обратная связь| |Мнемозина| |Сложный поиск| |Мир животных| |Библиотека|
|Точка зрения| |Контексты| |Homo Ludens| |Арт-Мансарда| |Заметки архивариуса| |История цветов| |Кожаные ремни|